Кого расстреляли вместо Чикатило? (малоизвестный эпизод громкого дела)

Дело сексманьяка Андрея Чикатило вошло в анналы криминиальной истории Ростова-на-Дону, прославив его на весь мир (хотя эта слава с сомнительным оттенком). Не столь широко известно, что за убийство девятилетней девочки, которое совершил Чикатило, был осужден и расстрелян в 1983 году совсем другой человек — Александр Кравченко. Подробный анализ этой истории привел в своей книге «След зверя» ростовский журналист Вадим Огурцов.     

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА

«Вчера, 24 декабря 1978 года, близ города Шахты в реке Грушевка обнаружен труп девятилетней Елены Закотновой со следами насильственной смерти от удушения и трех проникающих ножевых ранений в живот, причиненных, ориентировочно, 2-3 дня назад. Другие признаки дают основание предполагать попытку изнасилования. Личность девочки установлена, проводятся оперативно-розыскные мероприятия».

ХРОНИКА СЛЕДСТВИЯ

Дело шло к Новому году. В вечерних окнах уже светились пестрыми огоньками елочные гирлянды. Да и сам в общем-то суровый шахтерский город жил предвкушением единственного ничем не политизированного празднества. И страшная весть о чьей-то изуродованной и погубленной дочке зловещей разговорной тенью прошла едва ли не по всем домам Шахт. Тысячи людей тем самым будто тоже пришли в обессилевший от горя и плача дом.

Подозреваемых, на которых теперь положила свой глаз милиция, и без того было около двух десятков. Тех, чьи пути в трагический день так или иначе пересеклись со следом насильника и убийцы. Были среди них даже дед погубленной девочки или, скажем, вполне добропорядочный и взрослый отец семейства Чикатило.

Одного за другим, правда, с нарушениями процессуальных требований, задержанных «прокачивали» на возможную при частность и отпускали, когда у них находилось надежное алиби. Так, оскорбленный конечно, вернулся домой вконец убитый горем дед. И Чикатило отпустили, чтобы больше не беспокоить, когда его жена подтвердила, что в день и час убийства — 22 декабря, от 18 до 20 часов — муж был дома. Задержала милиция в день страшной находки и Александра Кравченко.

Дело в том, что Кравченко штукатуром СУ-10 отбывал в Шахтах «химию», которую в приговорах именуют «обязательным привлечением к работе на стройках народного хозяйства». На относительной воле «дотягивал» десятилетний срок. А вот судили его в Херсонской области за изнасилование и убийство несовершеннолетней. И от более жестокого приговора спасло его только собственное несовершеннолетие. Тут и семи пядей не надо, чтобы тотчас включить Кравченко и в редеющий круг подозреваемых в шахтинском зверстве. Первый ему вопрос был, конечно, банальным: где был в день и час убийства.

Он стал рассказывать, как около 18 часов пришел с работы домой, немного «для сугреву принял» с женой и ее подругой, потом провожал гостью и, вернувшись к 20, никуда из дома больше не выходил. Женщины, хотя милицейский вопрос и застал их явно врасплох, алиби это подтвердили с незначительными разногласиями. Да и телесных повреждений на нем, которые могли бы свидетельствовать о сопротивлении жертвы, как подтвердили эксперты, — решительно никаких.

Словом, через четыре дня отпустили с миром.

МОНОЛОГ-МНЕНИЕ

Подполковник милиции Виктор Бураков

«Дело Кравченко» с самого начала представляло собой совокупность работы следствия и милиции. Такие дела без прокуратуры не расследуются. Это ее подследственность. Только на самом первом этапе работу ведет и уголовное дело начинает милиция. Если по каким-то делам мы можем самостоятельно проводить дознание, то такое обязывает: немедленное участие прокуратуры.

Ошибка с Кравченко, если она все же допущена, никак не связана с фальсификацией каких-то материалов, обстоятельств этого дела. Это чисто профессиональная ошибка, но на чьи именно плечи может быть возложена, разобраться будет слишком непросто. Ну, возьмем, например, сыщика Полякова, которого заранее обвиняют в этой ошибке. Я, например, не понимаю такой странной логики. Получается, что он ввел в заблуждение сразу троих следователей прокуратуры, которые вели это дело. Это ведь следователь оценивает материалы дела, принимает решение, допрашивает очевидцев-свидетелей и оценивает эти показания. Не сыщик это делает. Он выполняет, с позволения сказать, только грязную работу, черновую. Ищет свидетелей, выясняет обстоятельства методами оперативной работы. И все это поступает к следователю, который оценивает. Не исключено, конечно, что сыщик не одел в рамки закона какие-то свои действия, не оформил должным образом свою работу, но это все делается на виду следствия.

Хотел бы подчеркнуть еще одно обстоятельство. На стадии следствия дело Кравченко несколько раз возвращали для доследования. Выходит, сыщик Поляков ввел в заблуждение не только нескольких следователей прокуратуры, но и высшие судебные инстанции?

Мы же серию похожих, однотипных убийств начинали с 1982 года, с найденного трупа девочки. Ведь как бы там ни было, а «дело Кравченко», связанное с убийством 1978 года, считалось расследованным и было закрыто состоявшимся приговором. Анализ-то делали нераскрытых. Вот и исходили из того, что серия началась с 82-го.

КОММЕНТАРИИ

Снова о Кравченко вспомнили месяц спустя, 24 января 1979 года. В связи с кражей. Он и не запирался. поскольку вещи действительно нашли на его чердаке. Пояснил, что соседка давно вывела из терпения разными придирками, вот и решил хоть такой «бэмц» ей сделать.

Заодно розыск решил его снова и по убийству «прокачать». Может и Потому, что от затяжного общения с другими подозреваемыми никаких персональных зацепок не осталось. И оперативники продолжали «доделывать свое», хотя и дело-то уже было официально передано в производство следователей прокуратуры, Кравченко категорически стоял на своем.

Он знал, конечно, что по соседству с ним, в изоляторе сидит и жена, подозреваемая как соучастница кражи. А вот уж о чем ее расспрашивают — знать не мог. Предлагали опять припомнить день убийства девочки. Она повторяла: он пришел домой трезвым, в 18. Однако через два дня в протоколе появились новые цифры — 19.30. На этом основании «за дачу ложных показаний» закрыли рядом и подругу, которая тоже вдруг «припомнила» — явился около 20. Потом та и другая добавили, что был пьян, а подруга вспоминала, как он спросил, провожая: «Ты бы поверила, что я изнасиловал и убил какую-то девочку!» На очной ставке он успел им крикнуть свое отчаянное «да что вы?!». В тот миг они, может быть впервые, поняли, насколько усугубили «поправками» его участь. И сказали для протокола, сколь незаконно были от них добыты эти «дополнения». Теперь же нам остается предполагать какими могли быть или были эти методы.

Однако факт остается фактом: через несколько дней Кравченко взял на себя убийство. Признание было довольно развернутым:

«На трамвайной остановке «Грушевский мост» выпил из горла еще одну бутылку водки и сидел на лавке. Подошел трамвай. Человек 5-6 вышли. Девочка с портфелем направилась в мою сторону. Спросила, где живет Люба или Люда. Предложил проводить, а меня уже совсем разобрало и стало дурно! Улегся прямо на землю. Девочка стала дергать за куртку: вставай, можешь замерзнуть, я провожу. Стал приставать, но она не уходила. Тут что-то случилось со мной. Зажав рот рукой, стал срывать с нее одежду. Сжав горло руками, я не знаю, сколько держал ее так. И не помню, как вытащил нож и бил. В себя пришел на берегу речки, тошнило. Пошел к тому месту и увидел ее с открытыми глазами, всю в крови. Тут и понял, что случилось страшное. Сняв шарф, завязал ей на голову и стал одевать. Затем взял под руки, чтобы не вымазаться в крови, потащил к речке. Потом вымыл руки и начал чистить одежду. Искал нож, но не нашел».

МОНОЛОГ-МНЕНИЕ

Старший советник юстиции Виталии Калюкин

Некоторые профессиональные нарушения, о которых речь идет теперь, были известны и тогда. В частности, некачественное оформление изъятых вещественных доказательств. Сейчас этот свитер, на котором была обнаружена кровь убитой девочки, при условии, что это действительно ее кровь, в нынешнем деле уже не фигурировал. Поскольку был изъят с грубейшими нарушениями закона. Но тогда закон допускал и такое обращение с вешдоками: оперуполномоченный одним своим постановлением изымает этот свитер и, не упаковывая его, просто «бросает в ящик», чтобы передать следователю.

Установлено, что после того, как Кравченко на первом суде отказался от своих признательных показаний, данных им предварительному следствию, вечером или ночью с ним встречался и работал бывший начальник шахтинского уголовного розыска Шеметов. Не исключено, что уговаривал подсудимого вернуться к прежним показаниям, потому что на следующий день Кравченко повторил суду свои «признания». Сейчас установлено, что руководитель охраны из конвойной роты подтверждал, что такие встречи имели место. Однако Шеметова уже нет в живых.

Были и нарушения, связанные с задержанием двух женщин — жены Кравченко и ее подруги, которые сначала создавали алиби для подозреваемого, а потом постепенно стали изменять свои свидетельства, усугубляя его положение. Да, это серьезные нарушения, но возбудить уголовное дело по этим фактам надо было лет 10 назад. Тем более, все эти нарушения были известны всем судам, которые имели дело с Кравченко и его кассационными жалобами: трем областным, трем составам Верховного Суда России, двум Президиумам Верховного Суда, Прокуратуре России и Союза на самом высоком их уровне.

Я не понимаю, почему возбудили уголовное преследование с таким необратимым опозданием. И лично я расцениваю это не иначе, как стремление вылить только на донскую милицию ушат неприятностей. На нынешнюю, хотя никто из ныне работающих в ней руководителей лично причастен к тем далеким событиям не был. Причем, этак обезличенно. с намеками, центральная пресса с чьей-то подачи кивала и в сторону нынешнего начальника УВД генерал-майора Михаила Григорьевича Фетисова, который в те годы работал именно в Шахтах.

Да, милицейская работа, что и говорить, грубое занятие. И остаться интеллигентом, в полном смысле этого слова, не где-нибудь, а на уголовном розыске, с таким безупречным отношением к законности — это редкость.

ХРОНИКА СЛЕДСТВИЯ

Первого марта 1979 года Кравченко, объясняя непоследовательность показаний давлением следствия, которое прокуратура, опять же вопреки процессуальным требованиям, вела при участии милицейских розыскников, от убийства отказался. Месяц спустя пошел на попятную. Еще через пять месяцев, уже в судебном следствии, снова и довольно решительно отрекся от признаний, объясняя: «писал явки с повинной только из-за того, что от некоторых работников уголовного розыска и тюрьмы слышал угрозы в свой адрес. А некоторые детали этого преступления узнал из актов экспертизы. потому в заявлениях моих и есть подробности, которые узнал от своих следователей».

Что же касается террора сокамерников, то он называл имена конкретных людей, которые, якобы, избивали его, принуждая быть более покладистым и сговорчивым на допросах. Невозможно спорить, когда опытнейшая журналист Ольга Чайковская реконструирует типичную, по ее мнению, систему добычи признательных показаний:

«Работа по раскрытию преступления идет, как известно, двумя каналами: как следственная и как оперативно-поисковая. И вот оказывается, что оперативники знают материалы следствия (экспертизы, протоколы допросов и пр.) , а следователь оперативно-поискового дела знать не имеет права, оно секретно! Секрет от того, кто ищет истину, отвечает за соблюдение законности, за судьбы людей! Между тем оперативник лидирует: он не только имеет доступ в тюрьму в любой час дня и ночи, в его распоряжении тюремная агентура (подонки — за плату, наркоманы — за наркотики) — подследственный целиком в его власти. Так возникает пресловутая «явка с половинной», которую следователь получает, таким образом, уже в готовом виде. Если он профессионал и порядочный человек, он эту «явку» проверяет и зачастую опровергает. Но иные следователи готовы сделать вид, будто не ведают, через какие круги ада проходит подследственный, прежде чем войти в их кабинет, предают беззакониям вид законности (или даже пользуются услугами оперативников: не признаешься? Ну что же, подумай… И посылает подследственного в милицию, как барин на конюшню. А иные судьи сделают вид, будто верят «признаниям» .

Беззаконие идет по всем суставам правовой системы, но обычно начинается именно с оперативно-поискового дела. Тут отравленный источник».

МНЕНИЕ-МОНОЛОГ

Советник юстиции Амурхан Яндиев

Когда меня спрашивают о ситуации с «делом Кравченко», я говорю, ЧТО вся беда в «многоэтажной» ответственности за те или иные ошибки в работе правоохранительных органов. Давно ведь у нас это заведено, что за серьезную ошибку ответственность несет не только сам оплошавший сотрудник, но и целый хоровод ближних и дальних его начальников. Всем и очень серьезно аукается. В «деле Кравченко» тоже есть — и начатое следствие, видимо, назовет его — какой-то вполне конкретный милицейский дознаватель, который вынудил подозреваемого на самооговор. А ближайший начальник, заметивший это, из боязни тоже «сгореть в неминуемой административной каре», может, предпочел не только промолчать, но и подстраховать «держиморду» от опасного разоблачения. Примерно так же все складывается на других ступеньках. И получается уже что-то вроде круговой поруки …

Если говорить о доказательственной базе, то участие Чикатило подтверждено гораздо надежней. А по делу Кравченко, если вспомнить, например, фигурирует репей, обнаруженный на пальтишке убитой Лены. И чтобы «привязать» его к Кравченко как доказательство, надо было, как мы говорим, закрепить. Объяснить, откуда он взялся. На пустыре, где жил Кравченко, как, впрочем, едва ли не на всех городских пустырях, такой репей и рос. Так вот появляется протокол осмотра, который и закрепляет это «доказательство».

Достаточно показательна, на мой взгляд, «методика» получения «признаний» от Кравченко. Когда его задержали, под стражу сразу взяли жену и ее подругу, которая в день убийства гостевала в их доме. Рассказывая о времени возвращения Александра, они сначала называли час, который обеспечил ему алиби. А через несколько дней стали «уточнять» до тех пор, пока не нашлось «время для убийства».

Теперь есть подтверждения, что женщин к этому принудили. Так что и Верховный Суд не без оснований признал: вина Кравченко не доказана.

Есть сведения, которые говорят, что к Кравченко и силу применяли. Имею в виду агентов, с которыми он сидел в камере. Конечно. метод подсадки существует в практике, хотя и здесь известные допуски. Скажем, сами люди, которые пытаются выведать у заподозренного некоторые частности участия в преступлении, не должны сами знать о преступлении ничего, чтобы не фантазировали и не присочиняли в угоду пославшим их «в разведку» оперативникам. Эти же точно знали, каких «показаний» от него ждут в райотделе. И, естественно, силой доводят эту информацию, угрожая: чем дольше не «отрыгнет» ее на допросе милиции, тем дольше ему суждено испытывать их террор.

За недобросовестных работников нам приходилось запинаться гораздо чаще, чем хотелось. Например, пока милиция самозабвенно перебирала «ненормальных», старший оперуполномоченный облугрозыска Беклемищев горячей всех настаивал, что это они насилуют и убивают людей.

ХРОНИКА СЛЕДСТВИЯ

Нетрудно представить, на чем обозреватель «Литгазеты» О. Чайковская строила эту обезличенную модель «принуждения заподозренных». Может, и на материалах Прокуратуры России, которая только в 1991 году заявила Верховному Суду республики свое здорово запоздавшее сомнение в обоснованности вины Александра Кравченко. Тем более, что и собеседник Чайковской — заместитель начальника отдела по рассмотрению особо важных дел российской Прокуратуры Исса Костоев — сделал накануне серьезнейший анализ «дела Кравченко».

Да, и по его мнению, огрехов следствие и суд проглядели множество. И показания были не очень подробны и детальны для совершившего преступление. И в крови он почему-то не испачкался, когда переносил окровавленную жертву к реке: было какое-то пятно на свитере, но оно действительно могло остаться от бытовой драки с собственной женой. И путь Кравченко от работы к месту преступления не укладывается в оставшееся для него время. И на месте преступления, указанном Кравченко, почему-то не оказалось никаких следов борьбы, крови или рвоты, хотя была зима. И мест таких он показал несколько. И женщине, которая видела и запомнила убийцу, Кравченко для опознания почему-то не предъявили. И т.д, и т.д.

Пойдем по хронологии дальше, вернувшись в 1979 год. Безответных вопросов тогда было еще больше, хотя они и не помешали коллегии Ростовского областного суда признать Кравченко виновным и приговорить его к высшей мере. А дальше события развивались так.

В ноябре-79 Верховный суд РСФСР (для краткости ВСР), откликаясь на жалобы осужденного и его адвокатов, вернул дело на доследование. Май-80 — сам Ростовский облсуд вернул его предварительному следствию. Декабрь-80 — коллегия ВСР заменила высшую меру 15 годами лишения свободы. Август-81 — Президиум ВСР опять послал дело на доследование. Отменяя состоявшиеся решения и возвращая дело, судебные инстанции неоднократно указывали на неполноту предварительного следствия, необходимость проверки ряда важных обстоятельств. В частности, доводов Кравченко о применении к нему на следствии и во время судебного рассмотрения мер психического и физического воздействия со стороны работников милиции и сокамерников. Не раз предлагалось полнее исследовать версии о возможной причастности к убийству девочки других лиц.

Но следствие в очередной раз направило дело в суд, и в марте-82 коллегия Ростоблсуда, в третий раз рассмотрев дело, приговорила Кравченко к смертной казни. Май-82 — коллегия ВСР оставляет приговор без изменения. Ноябрь-82 — Президиум Верховного Совета РСФСР и соответствующая комиссия Президиума Верховного Совета СССР отклонили ходатайство о помиловании. В июле-83 приговор был приведен в исполнение.

Серьезнейшая исследовательская работа следственной бригады Прокуратуры России, с ноября-85 возглавляемой Иссой Костоевым, позволила Генеральному прокурору сделать заключение об отмене обвинительного приговора в отношении Кравченко. Однако ВСР отклонил его на том основании, что признательные показания Чикатило невиновности осужденного Кравченко пока не доказывают. И только президиум ВСР, рассмотрев протест, отменил все состоявшиеся судебные решения и направил дело на дополнительное расследование. Вместе с тем Костоев возбудил дело по фактам нарушения законности, якобы, допущенным при расследовании уголовного дела по обвинению Кравченко.

А в ноябре-91 следователь бригады Прокуратуры РСФСР С. Гребенщиков приехал в украинское село Разумовка. Можно только представить, каких сил и слов стоил ему тяжелый разговор с этой пожилой женщиной, встревоженной приездом государственного человека. Неужели опять непутевый Сашка, от которого и весточки-то опять давно нет, что-нибудь натворил?

— Мария Степановна, мне поручено сообщить, что приговор в отношении вашего сына Кравченко Александра Петровича отменен Президиумом Верховного суда РСФСР. Есть основания считать, что преступление совершил не он. Прокуратура РСФСР направила дело для нового рассмотрения, установления личности преступника и возможных нарушений законности, допущенных по отношению к вашему сыну.

— Да где же он теперь-то, господи? — тихо, видимо, интуитивно боясь ответа, Спросила мать.

— Приговор о применении смертной казни приведен в исполнение.

МОНОЛОГ-МНЕНИЕ

Судья ростовского областного суда Владислав Постаногов

— Да, я познакомился с материалами, которыми Прокуратура России обосновывает невиновность Кравченко. Если читать спокойно, они кажутся довольно убедительными. Я даже считаю (хотя, видимо, нетрудно представить, насколько тяжело это выговорить), что судебная ошибка здесь возможна. Допускаю, что мы могли ее допустить. Но когда мы рассматривали, это дело выглядело совсем по-другому.

Во-первых, мы были третьим составом суда. До нас еще два настаивали на таком же приговоре. Нет, это вовсе не значит, что автоматически и мы присоединились к ранее высказанному мнению коллег. Скорее, наоборот. Коль Верховный суд сомневался и дважды отменял прежние приговоры, именно самостоятельные наши исследования и могли остановить колесо возможной несправедливости. И если совсем откровенно, то личная судейская репутация все равно ведь дороже репутации коллег, которые сидят даже в соседнем кабинете. Итак, автоматизма, заданности, корпоративного желания любой ценой настоять на своем — не было. Теперь попробую пояснить, на что мы полагались, определяя степень вины.

Да, признаваясь следствию, в судебном рассмотрении дела Кравченко свою вину отрицал. Как и все подсудимые, кому угрожает весьма суровое наказание, особенно если речь идет об убийствах да еще и при отягчающих обстоятельствах. На следствии многие, признаваясь, при понятых показывая места и обстоятельства преступлений, в суде идут, что называется, в «чистый отказ», объясняя прежние признания принуждением, запугиванием, а то и силовым воздействием следствия. И понять такую непоследовательность объективно можно: для большинства под судимых это едва ли не единственная надежда избежать самого сурового наказания. Но давайте же взглянем с другой стороны.

Не исключаю, что в милиции и даже в прокуратуре есть «держиморды», которые силой гнут и ломают людей, заставляя их брать на себя и очень тяжкие преступления. Готов допустить даже, что именно такие пор очные люди и расследовали шахтинское убийство 1978 года.

Хотя лично мне и трудно представить, какому моральному или физическому террору человек может предпочесть весьма опасный самооговор, за которым может последовать обвинение в совершении тягчайщего преступления, которое грозит и высшей мерой наказания.

Поставим себя и на место милицейского дознавателя или следователя прокуратуры. Во имя чего, скажите, им-то «гнуть и ломать», если для самих опасность засыпаться на рукоприкладстве гораздо серьезней, чем оказаться среди неумех, которые удлиняют список нераскрытых дел? За это ведь под суд не отдают, звездочек не снимают, рублем зарплатным не бьют, в газетах не стыдят. Да и уголовное это дело было в то время пока единственным в ряду, значит даже эфемерной славы за раскрытие матерого маньяка быть не могло.

На таком вот фоне рассматривалось и дело Кравченко. Мы прямо в судебном заседании проверяли его доводы, допрашивали вызванных работников милиции, проверяли, в какой камере и с кем именно сидел. В общем все, что можно было сделать в той стадии процесса, мы, конечно, проверили. Вряд ли можно было сбрасывать со счетов и то объективное обстоятельство, что Кравченко уже был ранее судим за аналогичное преступление-убийство, сопряженное с изнасилованием несовершеннолетней, Причем, и, с позволения сказать, «почерк» был одинаковый. Тогда он девочку изнасиловал, убил, выколол глаза, закопал в огороде. То есть, в Кравченко мы имели основание видеть человека, который и раньше убивал. Конечно, это обстоятельство не являлось доказательством, но косвенной уликой считалось. И очень серьезной.

Другие же объективные доказательства, представленные следствием, были такие. Кровь на его свитере совпала с группой крови потерпевшей. К тому же на одежде подсудимого были найдены характерные частицы сорных трав, и мы проверяли, действительно ли растут на том самом месте, которое считалось местом преступления. Одной из улик суд при знал полтора часа времени, неизвестно на что потраченные Кравченко на пути с работы до дома. Он не смог объяснить это суду. Что же касается женщины, которая, якобы, видела истинного преступника и даже давала следствию весьма конкретный его портрет, то материалов таких в деле тогда не было. Сам же Кравченко об этом видимо, не знал, потому и внимания суда на этом не акцентировал.

Словом, сомнений в виновности Кравченко тогда у меня не было. Когда бывают, лично я всегда толкую их в пользу подсудимого. Все, что казалось нам убедительными доказательствами, было положено в приговор. И Верховный суд России оставил его без изменений, согласившись именно с такой трактовкой.

Дальше была стадия помилования, когда после серьезного изучения свои заключения по делу давали Генеральный прокурор и Председатель Верховного суда России или их замы для Президиума Верховного Совета СССР, комиссия которого и принимала окончательное решение: отклонить просьбу приговоренного или помиловать. Тогда они тоже не усомнились в обоснованности приговора. Как, впрочем, и сама комиссия Президиума Верховного Совета.

(В. Огурцов. След зверя. — Ростов н/Д, 1993).